Вера Камша - Млава Красная [пролог и первая глава]

— Матерь ты Божия!

А что ещё скажешь при виде таких знакомых по книгам, по рассказам братьев высоких чёрных шапок с красными султанами, густых батальонных колонн, их сплочённых, ровных рядов. Считай, всё! Минут через пять, под рокот барабанов, подойдут своим мерным шагом.

— Ты, мил-друг Аникита, кажется, хотел передышку?

— Хотел… Знать бы, достаточно мы тут времени выгадали?

— Достаточно, — соврал, не моргнув глазом, Сергий. — Я по часам заметил.

— Тогда хорошо. — Колочков, задрав голову, глядел на вершину Шляффхерде. — Надо же, а батарея-то ещё палит, не всю её, выходит, французы снесли.

— Ну, значит, и мы будем такоже — пока не снесут.

Вот оно! Внизу, сдавив и русских, и пруссаков в своих сокрушающих объятиях, наваливалась Гвардия, уж её-то золотые значки Арцаков помнил отлично, ей был обязан до сих пор ноющей раной, лазоревой Арсеньевской лентой и титулом князя Калужинского.

Именно Гвардия по воле своего императора наносит решающий удар, когда силы противника уже связаны и ослаблены. Именно Гвардия, когда всё повисает на волоске, идёт в огонь последним доводом великого Буонапарте. Так было и в 1810-м, и в 1812-м, так будет и теперь, уж в этом-то Пётр Иванович не сомневался, как и в том, что план Потрясателя Эуроп ещё не сорван, но уже очевиден. Появление Гвардии здесь и сейчас не может быть случайным и объясняет всё. Именно Шляффхерде избран для рассекающего союзную армию победоносного удара, прочие были лишь демаршем, дабы Кронид Антонович и кайзер Мориц перебросили резервы на фланги, и ведь-таки перебросили!

Так что низкий поклон полковнику Орлову, его брату-генералу, то ли вырвавшему у великого князя согласие на атаку, то ли обошедшемуся без оного, спасибо превеликое и прусским гусарам, выручили, черти чёрные, и до сих пор выручают, а выигранное время бесценно. К Шляффхерде вот-вот подойдут посланные василевсом резервы, там и гвардейская конная артиллерия, и гренадеры. С ними, Арцаков был уверен в этом, и Гвардию Буонапартову можно остановить, а то и опрокинуть. Главное — продержаться до их подхода, а это трудно, очень. Но можно и нужно! Ты бросил своих ветеранов сюда, император, ну так я постараюсь, чтобы шанса нанести нам новый удар у тебя не было.

Всё, чем располагал сейчас князь Пётр Иванович, это успевшими подтянуться частями своего корпуса — пехотными полками Володимерским и Желынским да Закаменским егерским. Это не составило бы и полной дивизии, но промедление становилось смерти подобно, а единственным выходом оставалась контратака. Сколько их было в его жизни, Арцаков не помнил, но допускал, что эта может оказаться последней. Впрочем, подобные мелочи его никогда не занимали.

— Княжевич!.. Денисов!..

Барабаны ударили тотчас. У Арцакова знали, как вступать в бой прямо с марша.

Тауберт услышал сигнал с редута: смотрел, стиснув кулаки, как уже почти в окружении рубятся однополчане, белые мундиры вперемешку с чёрными прусскими, а вокруг них — чужая синь. Решение пришло даже как-то и без мыслей — ноги сами понесли к знамени володимерцев, а рука схватилась за наконец дождавшийся дела палаш.

Один из адъютантов, вроде Княжевич, с несчастным лицом отдал честь князю и бросился к лошадям, и штаб-ротмистр без колебаний занял освободившееся место. Пётр Иванович заметил, кивнул. Двенадцать лет назад при Калужино он вёл вперёд конницу, тогда это спасло армию, позволило свести битву вничью, а что сейчас?

— Господа, — Арцаков голоса не повысил, только обнажил шпагу — неуставную, старого образца, — говорить вам про долг, честь и славу отечества времени не имею. Вы чувствуете то же, что и я. Иначе в сей день и час немыслимо. Вперёд!

Вперёд, навстречу вражеским залпам, в клочья рвущей тела картечи и штыкам французских гвардейцев, ивмыслях не держащих, чтобы отступить. Вперёд!

Они ещё не знают, что эта их атака по большому счёту положит конец эпохе. И уж точно никто не может сказать, что Буонапарте ещё не самое страшное. Что со вторым и окончательным падением Потрясателя Эуроп на победителей отнюдь не снизойдёт многолетнее безмятежное счастье. Напротив.

Сколько подвигов осталось бы несвершёнными, знай свершившие их об идущих следом умниках-мародёрах? Или не изменилось бы ничего, и кровь за други своя всё равно была бы отдана, ибо для вставших на пути врага нет «завтра», а лишь сегодня.

Штаб-ротмистр Тауберт печатает шаг рядом со спускающимся по склону Арцаковым, на ходу прикидывая, как ловчей прикрыть князя собой. Ротмистр фон Шуленберг наспех перематывает видавшим виды платком окровавленную руку Василия. Бледный, как пороховой дым, русский смотрит на схватку пехоты и что-то шипит сквозь прокушенную губу. Полковник Орлов выдёргивает шпагу из тела синего гренадера с нашивками за русский поход и оборачивается к новому противнику. Его василеосское высочество великий князь Севастиан Кронидович облегчённо переводит дух — курьер от отца привёз приказ незамедлительно атаковать. Принц Иоганн снимает с шеи орденскую цепь и возлагает на плечи раненого фон Зероффа. Солнце стоит ещё высоко, но разглядеть его сквозь клубы порохового дыма не проще, чем будущее.

Сентябрь ещё не вспыхнул жёлтыми и багряными пламенами осенних листьев, но день выдался уже по-осеннему прохладным и хмурым. Дремотно застыла Ладога, великое озеро, вольно раскинувшееся на сотню вёрст; далеко отсюда до Новограда Великого, ещё дальше — до Володимера, старой русской столицы. Окраина, когда-то — забытая глухомань.

Ныне же — там, где незримый меч разрубил озёрный берег, дав начало речному руслу, широкому и короткому, что соединяет Ладогу с Балтийским морем, — встал город. Строили не на гнилых болотах невской дельты, но на прочных каменных плечах древней земли; а морским кораблям нетрудно подняться по глубокой и медленной реке хоть бы и против течения. Наготове и бурлацкие артели, коли случится совсем уж противный ветер или какая ещё напасть.

Велик Анассеополь, вольно раскинулся он по красно-гранитным берегам Ладоги — скалы обтесали, превратив в широкие набережные, а оставшихся после этого плит хватило одеть камнем и невский исток.

В самом сердце города, перед Бережным дворцом василевсов, — просторная строгая площадь, вымощенная всё тем же красноватым гранитом. Её обняло крыльями летучих колоннад здание Генерального Штаба; в середине — колонна, увенчанная статуей преклонившего одно колено воина. Колонну возвёл василевс Кронид Антонович, отец нынешнего хозяина Державы, в честь отражения нашествия двунадесяти языков. Кронидов столп высится здесь уже три десятилетия, так что даже потомственные анассеопольцы не мыслят города без него. Сейчас колонну окружил плотный строй — пять сотен барабанщиков не сводят глаз с готового взмахнуть жезлом тамбурмажора.

По краю площади застыли прямоугольники гвардейских полков, сверкающие золотом и серебром парадных мундиров; их роскошные шеренги перемежаются рядами более скромной армейской пехоты, стрелками отдельных штуцерных батальонов, артиллеристами, пионерами[3]… Стоят тут и всадники — во всём великолепии развернулись лейб-гвардии Конный и Кавалергардский полки, краса и гордость русской гвардии, кирасы горят на нежарком солнце — тучи собираются, собираются и всё никак не могут решиться вконец заслонить стремящееся к зениту светило.

На высоком крыльце, окружённые эскортом из роты дворцовых гренадер, — дипломаты, прибывшие в Анассеополь со всех краёв земли; были тут даже посланники заокеанских федератов с конфедератами, хотя, казалось бы, где Россия и где оные Америки? И по тому, кто возле кого стоит и кто с кем шепчется, можно с совершенной достоверностью воссоздать всю карту большой realpolitik.

Как всегда, рядом, чуть ли не под руку, послы английский и французский. Оно и понятно, их державы со второго и последнего падения великого Буонапарте неразлей-вода. На первый взгляд. Пихаются исподтишка локтями, но пихаются по поводам благородным, весьма понятным: тарифы, пошлины, колонии… Сие на публику не выносится, и французский посланник маркиз де Севра любезно кивает английскому коллеге лорду Грили. Как можно не соглашаться, когда речь заходит о смехотворных притязаниях русских встать вровень с просвещёнными и разумно управляемыми державами?!